После Шоколадной Войны - Страница 45

Жара превратила учащихся «Тринити» в вялую армию лунатиков. Волнение выпускников, знающих, что наступили последние дни учёбы, и уроки потеряли вообще какой-либо смысл, было приглушено жарой и влажностью, которая сизой дымкой висела над школьным двором. Наклеенные на стены коридора, на доску объявлений и в классах плакаты, во весь голос кричали о приближении Дня Ярмарки, завершающего учебный год, всеми были восприняты со скукой и безразличием.

Арчи любил жару, наверное, потому что с её наступлением другие себя чувствовали из ряда вон плохо. Они обливались потом и ныли, вяло шевелились в тяжелом воздухе, словно на их ногах были ботинки из свинца.

У него было много способов уйти от назойливой жары: сохранять хладнокровие, держать себя в руках и не поддаваться эмоциям, побольше лежать, никаких встреч «Виджилса» или его активистов. Его лидерство в этой неформальной организации было очень тонкой вещью, и он знал, и инстинктивно чувствовал, когда созвать очередную встречу, отложить её или позволить каждому члену «Виджилса» быть предоставленному самому себе. Как и сейчас. Он осознавал, что если царит всеобщий дискомфорт, то не обойти обид на любое дополнительное усилие, на любое задание.

Жара влияла на всё, что происходило вокруг. Не будучи столь активным, Арчи никогда не терял бдительности не без того, чтобы всем казалось, что ему не до чего нет дела. Двумя главными объектами для наблюдения были Оби и Картер, которые походили на близнецов. Они оба перемещались, словно в трансе, оба были озабочены собственными мыслями и переживаниями, что само собой подразумевало, что от них вряд ли последуют какие-нибудь глупости или угрозы. Какое-то время Арчи немного опасался происходящего внутри Оби. То ли он тихо вынашивал месть или просто принимал свою судьбу? С Картером было проще. На нем всё прочитывалось снаружи: атлет с важной походкой превратился в хлюпика, всё время оглядывающегося то через левое, то через правое плечо, в «экземпляра» с узкими глазами, словно всё время кто-то его преследует. Он быстро проскакивал мимо и ни с кем не общался. Арчи догадывался, что внутри него происходит, и восхищался своими догадками. Надо было дать ему немного повариться в собственных мыслях, как в собственном соку, и лишь затем поджарить его на большом огне. Наступало самое время, чтобы позаботиться о Картере - о предателе, на его собственном пути. Ведь Картер уже сам достаточно намучался после того, что он сделал, и лишь одно сладкое прикосновение Арчи могло окончательно добить жертву. В целом, жара во многом устраивала Арчи.

До жары не было дела и Керони.

Он был словно под невидимым колпаком, через который не проникала жара, как и что-либо ещё из окружающего его мира, который был без времён года, а значит и без погоды. В атмосфере своего замкнутого мира он продолжал жить, его сознание было ясным и острым, и всё это было где-то в стороне от его тела. Он как-то ухитрялся удовлетворять все жизненные потребности, исполняя свои глупые, но необходимые обязанности ученика, сына и брата. И он с блеском с этим справлялся, потому что знал, что ему не нужно будет делать это всегда. Он знал, что наступит момент, когда поступит команда, и он начнёт действовать.

Дэвида всё время тянуло в комнату, в которой стояло пианино. Там было прохладно, окна были зашторены, жалюзи закрыты, и пространство было изолировано от всего остального мира. Дэвид, открыв крышку клавиатуры, искал глазами ноту «до», нажимал её и чего-то ожидал. Может быть эха? Он не знал.

Он немного боялся пианино, усмешки клавиш в затемнённой комнате. Однажды посмотрев на клавиши, он поймал себя на мысли, происхождение которой он не знал, она прибыла к нему от пожелтевших клавиш или из него самого. Фактически эта мысль была видением. Перед его глазами предстал нож - большой мясничий тесак, которым пользовался его отец, когда много готовил для праздничного ужина в ожидании гостей или для семейного барбекю, устраиваемого во дворе. Он убедился, что тесак лежит на месте, в специальном выдвижном ящике вместе с другой кухонной утварью. Он коснулся блестящей поверхности ножа, провёл пальцем по кромке лезвия, и объявил: «Да, это то, что нужно». Он не знал, кому он это сказал. Но знал, что кто-то, что-то от него услышал, отчего ожидаемая команда показалась ещё ближе.

На дворе стояла жара, а Дэвид Керони всё ждал и ждал сигнала. Он знал, что скоро такой сигнал поступит. Он не возражал против ожидания, как и против самой жары. Каждый день он входил в прохладную комнату и останавливался у пианино - в ожидании.

В жару Эмил Джанза всегда становился грубым. В общем-то, таким он был всегда, но зной только усиливал эту его черту. В жаркую погоду девушки украшали себя тонкими платьями и прозрачными блузками без рукавов. На них могли быть короткие юбки или шорты, которые подчёркивали фигуру и красиво выделяли округлые формы груди.

Грубым его делало и многое другое. И он всё больше и больше замечал за собой, что со временем в нём что-то происходило. Например, во время игры в футбол он мог подарить кому-нибудь из команды соперников синяк под глазом, грубо его толкнуть или опрокинуть, и при этом он получал потрясающее сексуальное наслаждение. Иногда он участвовал в драках на автостоянке возле школы, ведь в «Тринити» процветало рукоприкладство, и это его возбуждало. Первый раз он почувствовал такое сексуальное возбуждение прошлой осенью, когда перед ним на боксёрском ринге стоял Рено, и даже раньше, когда он избивал его в роще за школой, и на самом деле это были самые прекрасные моменты его жизни.